Руки у меня дрожат. И эту дрожь я не могу успокоить с самого утра. Это единственное, что выдаёт во мне волнение, но выдаёт с потрохами. Они дрожали каждый раз, когда я что-то делала впервые. Когда я впервые спрыгнула с крыши. Когда я впервые нажала на спусковой крючок. Когда я впервые убила. Когда я впервые появилась на Жатве...
Белый тональник. Сегодня он мне не нужен. Сегодня моя кожа бледнее, чем пудра в тональном креме, но я всё равно покрываю себя тонким слоем белил, как дань моде. Белила бессильны против синяков под глазами, так что их я крашу ярко, очень ярко. Красная помада, и я красавица, настоящая Капитолийка. Я горжусь тем, что использую минимум косметики, и на все прихорашивания у меня уходит всего полчаса. На всякий случай перед самым выходом покрываю руки ещё одним слоем тональника.
Иду по улице, пританцовываю, хихикаю, закрывая рот рукой, посылаю воздушные поцелуи и желаю хорошего дня всем подряд, спрашиваю о здоровье, о детях, о настроении и исчезаю раньше, чем мне успевают ответить. Мой внешний вид, босые ноги и шлёпки в руках, говорят сами за себя "я пьяная, не трогайте меня". И меня действительно не трогают. Они действительно верят, что я не в себе. Я лишь слышу пару оскорблений в спину, но ни один камень не летит в мою сторону, а я продолжаю свой маленький цирк. С недавних пор слово "Капитолийка" стало оскорблением. И Капитолийка - это я. Мне бы гордо шествовать, расправив плечи и подняв подбородок высоко вверх, а вместо этого я изображаю девушку навеселе. Я кокетничаю, заигрываю, я верчусь, когда у меня берут кровь, и громко возмущаюсь, когда спиртованной ватой мне стирают грим с руки. Я Капитолийка. Я капризная. Я невыносимая. Я ненавистная.
И если сейчас я своими скандалами нахожу поддержку среди таких же Капитолийцев, то через минуту они могут закидать меня камнями, потому что я...
- Девушка, успокойтесь.
- Не могу я успокоиться, я полтора часа этот грим накладывала! - рядом одна из капитолиек сочувственно вздохнула и мы вместе принялись штурмовать регистрационные столы, пока мне не принесли белый тональный крем. К этому моменту позади меня собралась достаточная очередь. Так что я победоносна окинула взглядом толпу и выдавила целый тюбик только на изгиб локтя. Толпа вздыхала, охала, наслаждалась и хотела меня убить, пока я со всей эротичностю смазывала руку кремом, я послала этой рукой толпе воздушный поцелуй и, ловко лавируя между людьми, затерялась среди таких же ярких личностей, как я сама.
Это моя Жатва. Это моя Игра. И никто не подозревает, что они в неё уже играют. И никто не подозревает, как мне страшно на самом деле.
Толпа стоит ровными рядами. Это уже не толпа, это армия. Или очередь, очередь на Жатву. На смерть. Я хихикаю и облокачиваюсь на девушку, стоящую впереди, моя помада остаётся у неё на воротники, а я тихо смеюсь, так чтоб только она слышала. Она так боится, что даже не одёргивает меня. В этом мы похожи, только я боюсь внутри, а она снаружи.
Я достаю из подола платья зажигалку.
На экране новый фильм про войну. Не про тринадцатый, а про войну.
Курить на Жатве нельзя, так что я тут же прикрываю руки курткой.
Ведущая подходит к шару с именами.
Мой смех - это подлое хихиканье и истерика в одном.
Она тянет бумажку.
Я щёлкаю зажигалкой, выпускаю пламя.
- Амаранта Гейн, - я вздрагиваю раньше, чем успеваю среагировать. Я не хочу поджигать фитиль, но огонь по тонкой прозрачной нити уже бежит от меня в разные стороны сквозь ноги капитолийцев. Она назвала моё имя. Я дёргаюсь, чтоб затушить фитиль, но слишком поздно. Так не должно быть. Я здесь зритель. Я не могу быть трибутом.
Над моей головой гремит фейерверк - маленький сюрприз для организаторов семьдесят шестых. Огромный череп смеётся и зависает в воздухе, чтобы осыпаться миллионами листовок. "Панем  сегодня. Панем завтра. Панем всегда." В этот момент где-то далеко отсюда ещё один Капитолиец, который не явился на Жатву, которого уже давно считают пропавшим, нажимает на кнопку, загорается экран. Я не смотрю на трёхминутный фильм, я видела его уже не раз. Я не смотрю на новых миротворцев, которые пытаются остановить фильм. Фильм, в которым всего лишь подводятся итоги войне, фильм, в котором всего лишь говорится, что за семьдесят пять лет на играх погибло чуть более восьми сотен, в то время как на войне, которую разыграл тринадцатый, погибла не одна тысяча людей. Всё это демонстрируется самыми безобидными и любимыми моментами с игр и самыми кровавыми роликами с мест боевых действий, и под конец закадровый голос говорит, что, кто бы не стоял у власти, ничего не изменилось. "Это наша Жатва. Добро пожаловать в ад." Ролик обрубают чуть раньше, чем экран успевает потемнеть и появляется надпись с черепушкой "Панем сегодня. Панем завтра. Панем всегда.", но даже произнесённое приглашение в ад звучит достаточно зловеще. Капитолийцы в панике, организаторы из дистриктов в замешательстве. Кто как не они понимают, что действительно ничего не изменилось. Я ничего этого не вижу. В моей голове лишь проносится голос ведущей "Амаранта Гейн". Так не должно было быть. Я не должна была услышать своё имя.
Когда панику удаётся подавить, меня находят быстро. Находят и затаскивают на сцену. Задают какие-то вопросы, но я не могу разжать губы, стоя у микрофона. Ведущая решает меня не мучить и называет ещё одиннадцать имён. Это мои соперники. Добро пожаловать в ад.

Мои руки трясутся. Мои ноги подкашиваются. Моё сердце - муха, бьющееся о стекло грудной клетки. Мой разум - туман. Мой язык - липкая лента, прилипшая к нёбу. В фильмах на таких моментах гасится свет, оставляя только одно пятно света, в котором стоит героиня, и вот в этот момент её ноги подкашиваются, она драматично падает, утыкаясь лицом в колени, запутавшись в собственном платье, и плачет, плачет, плачет. Я не плачу. Я вовсе не бледная, но если меня растереть в порошок, то он будет белее любой пудры, которая когда-либо вообще производилась в Первом. На меня смотрят тысячи глаз, а я стою у микрофона и хватаю воздух ртом, как рыба на берегу. Я рыба. Я на берегу. Меня выбросило, а они все остались в океане и теперь смотрят на меня с жалостью, с сочувствием, с ехидством, с завистью.
- Эти игры... - я хватаю за стойку микрофона, чтоб не отобрали, чтоб не упасть, но она не способна удержать меня, как и никто в этом мире, - эти игры... - повторяю я не своим голосом, оборачиваюсь на секунду и пытаюсь вспомнить всё то, что я хотела бы сказать, - ...вы запомните их! Последние и самые яркие! Слышите?! - внезапно во мне просыпается уверенность, я кричу, микрофон фонит так, что можно затыкать уши, пока не треснули барабанные перепонки. Я рыба. Говорящая рыба. И я тону в аплодисментах. Ведущая улыбается и тоже аплодирует, в её улыбке-оскале одна фраза "тебе конец". В её улыбке моя смерть.
Называют фамилии. Вызываются добровольцы. Девушки дерутся за право стать участницами своего любимого шоу. Каждая мечтает о своём Пите Мелларке. И никто не спрашивает, хочу ли участвовать. После моей пламенной речи никто не сомневается. Я еле стою. Мои ноги дрожат. Я улыбаюсь. Я вернула в Голодные Игры азарт. На секунду я улавливаю на крыше соседнего здания человека. Я не успеваю разглядеть, мужчина это или женщина, но уже знаю, кто это. И пусть удача будет на моей стороне.
Я смотрю на пучеглазую Афелию с лошадиным лицом, она стесняется, а мне хочется взять её за руку, но нас разделяют три человека. На ней нет косметики, волосы собраны в конский хвост на затылке, от чего она выглядит жутко. У неё нет даже пудры, её родителей убило во время бомбардировки, остался только брат и он тоже на Играх. У неё нет никаких навыков выживания. Никаких шансов. Она умрёт первой. Я знаю это, потому что мы выросли в одном дворе.
Рядом с Афелией пятнадцатилетняя Пандора. Выглядит она лет на десять. Она улыбается в своём детском платье, машет всем ручкой. Я вижу уже троих потенциальных спонсоров, которые так и хотят купить рыжую кудряшку-победительницу после Игр и сделают всё, чтоб она победила. Пандора доброволец. Сама невинность и пустышка. Я вижу её насквозь.
Я успеваю заметить ещё стесняющегося прыщавого очкарика, худущего, как глиста. Скромничает он или на самом деле такой задрот, каким кажется, я не знаю, но если он и всемирный злодей, дохлую овечку у него получается изображать прекрасно.
А потом я замечаю птицу высокого полёта с подрезанными крыльями. Это ястреб. Он не успел взлететь и его выбросила на берег вместе со мной, рыбой. Мне надо с ним поговорить во что бы то ни стало, я пробираюсь среди трибутов, число которых увеличивается с каждой новой фамилией, которую произносит ведущая. Я вижу, что их объединяет. Это главные спонсоры, покупавшие победителей, это самые яркие личности Капитолия, это те, на ком держались Игры. Нам предоставили изощрённый метод казни, возможность перебить друг друга. Но всё это неважно, я упорно двигаюсь к птице с обрезанными крыльями. Остаётся пять человек, когда меня хватают за оба запястья. Я оборачиваюсь и вижу парня с лохматой копной рыжих кучерявых волос. Это Крис, самый младший из Крыс. Крысёнок. То, что он здесь, на сцене, это удар ниже пояса. Убедившись, что я его узнала, он отпускает одну мою руку. Его глаза - мольба о помощи. Я должна быть глуха к его мольбам. Я глуха. Я глуха... я не смогу сражаться с ним, я не могу пройти мимо, я... я наклоняюсь к нему и тихо шепчу на ухо:
- Надеюсь, тебя убьют в самом начале, - его глаза округляются, он отпускает мою руку. Это единственное, что я могу сказать ему. Я стараюсь не оборачиваться, на сцене всё больше людей, я иду к птице высокого полёта в деловом костюме. Нас разделяет один человек, когда меня хватают сзади, рефлекторно я царапаю схватившего не оборачиваясь, что-то больно сжимает запястье, кажется, это браслеты миротворцев, и последние меня уводят.
В моей комнате ожидания пусто. Я успеваю опрокинуть вазу с фруктами и успокоиться. Посетителей я не жду. А затем дверь открывается. На пороге женщина. Если одеть её в чёрное, то она будет похожа на смерть. Это моя мама. Я бросаюсь её на шею. Я не видела её с начала войны. Мы молча стоим обнявшись, пока не истекает время. Мне нельзя говорить о том, что я хочу сказать, ей нельзя об этом слышать. Единственное, о чём можно спросить, то это как у неё дела. Как могут у неё быть дела, она пережила войну, лишилась всего и её единственная дочь - трибут на Голодных Играх. Самое поганое, я чувствую себя примерно также, как и она.
Маму я узнаю с трудом, она очень изменилась за это время, но мой следующий посетитель мне незнаком. Это седая старуха в лохмотьях, хромающая на правую ногу с клюкой в руках. Я замерла, стою и не двигаюсь, пытаюсь вспомнить, кто это, и старуха подходит ко мне сама, приговаривает, как соскучилась по мне, обнимает, а затем мужским голосом шепчет мне в ухо.
- Постарайся не сдохнуть.
Я узнаю этот голос, я узнаю эту фразу и мне хочется одновременно обнять и убить этого человека. Этот человек виноват во всём, в том числе, что я оказалась здесь, но вместо этого я закрываю глаза и ещё тише произношу.
- Кровь смоется кровью.
Ещё секунда и передо мной вновь кряхтящая старуха. Ещё десять - и я гадаю, было ли это вообще или мне всё только почудилось. Единственное доказательство - это плёнка засохшей крови под ногтём. Я успела оцарапать своего гостя. Я лежу на диване, смотрю на свои ногти и мне приятно осознавать, что у меня есть частичка дорого мне человека. Я рискую, потому что опознай прям сейчас, что у меня под ногтём прячется бритва и узнай, чья на ней кровь, я не успею доехать до Арены, я буду расстреляна на ближайшей площади публично. Я и Крис, если он вдруг решится вмешаться.
В следующий раз Афелию, Пандору, очкарика, Криса и Томаса я встречаю на поезде. Ну как встречаю, Пандора попадается мне в коридоре, она слишком возбуждена и спешит поделиться со мной радостью, так что я предпочитаю быстро скрыться за первой попавшейся дверью, где нахожу Афелию. Видимо, мужские комнаты в другом вагоне. У Афелии опухшие глаза и белая лилия в руках. Я узнаю о ней сразу две вещи: она плакала и в комнате для визитов её посещал явно не брат.
Сына распорядителя я встречаю в коридоре, когда якобы заплутала в поисках туалета. Я преграждаю ему путь. Птичка в клетке.
- Неудивительно, что тебя выбрали, могу поспорить твоё имя там написано не менее пятидесяти раз, сынок знаменитого папаши, - я подхожу вплотную, хватаю его за галстук и заставляю чуть наклонится к себе. Облизываю губы, - тебе нужно прям сейчас определиться с друзьями, потому что потом будет поздно. Третий вагон, комната номер пять, я буду ждать тебя, птица с обрезанными крыльями.
Я отпускаю галстук и резко отстраняюсь, двигаюсь в столовую, мурлыкая под нос весёлую мелодию. Я скоро умру. Жизнь хороша.
Очкарика и Крысу я встречаю в столовой, там слишком много людей, так что поговорить мне ни с кем не удаётся, но удаётся привлечь внимание. Как я пишу на салфетке и протягиваю её под столом Крысе, мог не заметить разве что слепой. Всё остальное время я смущаю своим не моргающим взглядом очкарика, изредка смотрю на сына распорядителя и стараюсь не обделять вниманием остальных.

Я потягиваюсь, вытягивая ноги и руки, когда открывается дверь.
- При... - я затыкаюсь на полуслове, увидев того, кто ко мне вошёл. Продолжение выскакивает само, я правда этого не хотела, - ...дурок.
Ну вот почему только я попадаю в такие неловкие ситуации. И как её исправлять?
- Ай-яй-яй, Дейк, как нехорошо так с порога говорить на гостей, - изображаю я сумасшедшую, -  а ты мистер, ай! не трогай мой дорогой галстук, проходи, не стесняйся.
Сама я двигаюсь к изголовью кровати, давая место присесть.
- Давай сразу к делу, - я облизываю губы и смотрю на часы, после чего продолжаю, - ты сын распорядителя и теперь каждая вшивая овечка, которая не теряет надежды выжить, будет набиваться к тебе в союзники, потому что искренне верит, что ты тот самый ключик, что знает хоть что-нибудь о новой арене, и я искренне надеюсь, что твой влиятельный папочка, из-за которого ты оказался здесь, достаточно часто брал тебя с собой на работу и ты на самом деле знаешь хоть что-нибудь, - мне нравится с какой насмешкой и иронией я это всё произношу, - а теперь внимание. Мы в одной лодке и через неделю она даст течь, спасательный круг только один и мы либо будем заделывать в этой лодке дыры, либо топить друг друга, - я вдруг ловлю себя на мысли, что это не мои слова, но мне чертовски нравится это сравнение с лодкой, - мы набираем команду профи и я предлагаю тебе место в ней. Надеюсь, ты не настолько глуп, чтоб отказываться? - последний вопрос я задаю глядя ему прямо в глаза. Рядом со мной большая птица, которую я держу за галстук, как за ошейник, но замечаю я это не сразу, а только когда открывается дверь, только тогда я отпускаю красную ткань из рук и как можно безмятежнее облокачиваюсь на стену.
- Красные галстуки - это пошло.
На пороге мнётся Крысёнок. Взгляд у него запуганный. Крис думает, что он невидимка и никто не видит, как он кидает вопросительно-любопытные взгляды на Томаса. Крысёнка большая птица пугает. Он не ожидал её увидеть здесь.
- Или ты проваливаешь прям сейчас или ты в нашей команде, - говорю я Томасу, а затем обращаюсь к Крису, - проходи, Крысёнок, большая птица сегодня никого не съест, а я не кусалась со вчерашнего вечера. А ещё из тебя актёр дерьмовый.
Крис улавливает весёлость в моих словах и это его успокаивает. Мы слишком много пережили вместе, чтоб вот так пялиться друг на друга, не зная, что сказать.
- Я слова забыл, - признаётся Крис, носком ботинка подтаскивает к себе стул и садится напротив. Он на антидепрессантах, я вижу это, потому что знаю его, как облупленного.
- Крис, это Томас. Томас, это Крис, - представляю я их друг другу. Крис протягивают руку для рукопожатия. Его рука мокрая и холодная, - наш союз... - начинаю я, подбирая слова, - другим о нём лучше не знать, тогда у нас будет больше шансов. У меня почти готов план и я обязательно его вам расскажу, но... полная картина будет только тогда, когда я увижу арену. Крис, ты можешь выйти? - он смотрит на меня удивлённо, не верит, что я это сказала. Я его понимаю, - я объясню тебе всё потом, пожалуйста.
Крис поджимает губы и молча выходит. Я чувствую себя мразью и закуриваю.
- Наш союз будет состоять из профи. Ему там не место, но я не хочу, чтоб ты прикончил его в первый же день, понял? - я нарочно не смотрю на Птицу, я не хочу ему сейчас всё объяснять, - я, ты, Пандора, последнюю будешь уговаривать ты, она от тебя без ума. Парень в очках, знаешь, ботаник такой, не помню его имени. Он умный, он нам пригодится. Остальное зависит от того, как они проявят себя на тренировке, - я беру Томаса за руку и сжимаю запястье, - мы ищем не тех, кто нам нравится, а действительно сильных людей. Тех, кого можно использовать, чтоб выжить. Пандора противна мне, но она без труда перегрызёт глотку и тебе, и мне. Будь с ней осторожен, но помни, она нужна нам, какой бы пустышкой не казалась.
Я затягиваюсь сигаретой, сжигая её до фильтра. Я ярость. Я чистая ненависть к всему живому. Я сама себе противна.
- Давай, иди, не забудь про Пандору, - хриплым голосом говорю я, - скажи Крису, что может зайти.
Когда открывается дверь, краем глаза я вижу, как весь красный Крысёнок проскакивает ко мне в купе и слышу нетрезвый смех Пандоры. Что она сказала ему такого, что цвет лица Крысёнка почти сравнялся с цветом его волос?

Через час я почти заползаю в своё купе опустошённой. Я ненавижу людей. Я ненавижу весь этот мир. У меня кончились сигареты. Поезд замедляет ход, а у меня нет сил не то что на встречу с ментором, а просто подняться с кровати. Когда поезд остановился, я ещё лежу, слушаю голоса по ту сторону. В двери появляется рыжая голова с волос которой капает вода. Я думаю о том, что ему следовало вытирать волосы после душа, но ничего не говорю, даю взять меня за руку и вытащить из поезда. Крысёнок молча снимает с себя куртку и накидывает мне на голову. Я уже не в силах сопротивляться. Зачем всё это, я понимаю, только когда оказываюсь снаружи под проливным дождём. Зонтики только у встречающих нас менторов и ведущих. Все трибуты мокрые. Пандора не хочет выходить. Я представляю, что будет с её косметикой и мысленно говорю спасибо за куртку. Крис передаёт меня в руки девушки-ментора, чьё имя я не помню, а сам исчезает, так и оставив свою кожаную куртку у меня на голове. Я ищу знакомые лица. Вижу ментора из двенадцатого, не помню его имя, вижу Энни, вижу Пита Мелларка к которому подходит Крысёнок. Умилительное зрелище. Крысёнок мокрый, дрожащий, выглядит совсем мелким и пропащим рядом с ним, но старается улыбаться. Из шкуры вон лезет, как старается. Рядом вижу Китнисс. Ей досталась Пандора, вот весело-то. Пандора визжит от восторга, а я думаю, при случае, кто кому раньше перережет глотку.
Мой ментор мне что-то говорит, я вижу, как дёргаются губы, но не слышу ни слова. Она всё говорит и говорит, а я пытаюсь вспомнить имя и на каких играх она победила. Не помню ничего. Она смотрит на меня, понимает, что я уже не соображаю и заводит в здание. Я добираюсь до кровати, вешаю мокрую куртку Криса на стул и прям в одежде засыпаю. Я слышу, как открывается дверь и кто-то заходит ко мне, но мне так не хочется отпускать сон и открывать глаза, что я проваливаюсь раньше, чем успеваю определить, кто именно ко мне зашёл. Сплю я неспокойно. Мне снится война.